Лично я отличаюсь от своей кошки тем, что когда хочу, чтобы меня погладили, начинаю быстро и нервно курить трубку — от чувства неудовлетворенности. А она, когда хочет, чтобы ее погладили, просто начинает воротить нос от еды. Я очень хотел бы, чтобы меня кормили за то, что я такой — довольно большой и белый, но меня кормят не за это и вообще чаще гладят против шерсти. А кошку гладят и кормят только за то, что она остается сама

собой — маленькой и черной.

Поэтому единственным комментатором к теме «Тщеславие правит миром» я признал бы собственную кошку. Груня комментировала бы так, как комментирует все, что происходит в мире людей (он совпадает с миром моей семьи), — легким движением черного хвоста: мол, глупости это все.

Вы никогда не задавались вопросом: почему Штирлиц, самый великий разведчик всех времен, народов и войн, свободное время проводил либо со старой фрау, выгуливая ее по лесу, или в кафе, либо за запеканием картошки в мундире в собственном камине? Потому что у него не было кошки?

Потому что он был самым тщеславным человеком и разведчиком на земле. Да, он был советским и нацистским офицером одновременно. Да, он даже родить не мог, чтобы не выдать себя криком не на том языке (вы же не сомневаетесь: приказали бы — родил). Но при этом он мучительно пытался оставаться самим собой. Какими бы именами его ни назвали, какие бы чины и награды ему ни присуждали по обе стороны фронта, ему нравилась картошка и быть просто собеседником о пустяках для пожилой фрау.

Возможно, это самая амбициозная цель, к которой можно было бы стремиться и которой всегда так много мешает, — оставаться самим собой в любых предлагаемых обстоятельствах. Попутно, выполняя служебные обязанности, можно даже спасти мир. («Ну, про спасти мир — это глупости, — говорит Груня и вопросительно округляет зрачки. — Кстати, а чем он угощал фрау?»)

Другой борец с фашизмом, чилийский президент Сальвадор Альенде, для того чтобы остаться самим собой, отказался расстреливать заговорщиков по списку, в котором, говорят, был и будущий глава военной хунты Пиночет. Отказался, потому что нельзя списками — в них могут оказаться невиновные или незаговорщики. В общем, Сальвадор Альенде настолько не хотел делать ничего такого, что было несвойственно Сальвадору Альенде, что в итоге умер за это на ступеньках дворца Ла Монеда от рук не менее амбициозных, но более бессовестных заговорщиков. («Ну и дурак», — выразительно машет хвостом кошка и направляется к миске с водой.)

В то время, когда Альенде погибал на ступеньках своего президентского дворца, моя мама, беременная мною, смотрела в новостях документальный сериал «Военные сцены 1973 года в Чили», переживала за Альенде, но вскоре отправилась сдавать экзамен по истории кино. Вместо ответа на вопрос то ли о «Мы из Кронштадта», то ли о «Депутате Балтики» она гордо выставила перед экзаменатором живот, в котором находился я. Экзаменатор, беря зачетку, сказала: «Кино надо смотреть, а не детей рожать!» — то есть упрекнула маму в отсутствии амбиций в отношении мирового кино.

Мама стала много смотреть кино, теперь она его преподает и, например, недавно написала предисловие к сборнику модного режиссера Гас Ван Сента, которое в издательстве почему-то напечатали как послесловие. Но мама не настолько тщеславна, чтобы устраивать по этому поводу скандал —

пусть Гас Ван Сент разбирается, если его это как-то ущемляет. («Конечно, глупости это все и рабочий момент», — говорит кошка из-под стола, на всякий случай сторонясь ноги моей мамы.)

Я терпеть не могу фильмы Гас Ван Сента, но, мне кажется, и это его не ущемит. В принципе, это не модно — его не любить, и если бы я, например, писал бы рецензию на его последний фильм про самоубийство Курта Кобейна (то есть если бы я был достаточно тщеславен, чтобы, например, пойти по маминым стопам и стать кинокритиком), мне пришлось бы сделать вид, что я этот фильм посмотрел, а не сбежал через десять минут после начала. Если бы я был достаточно тщеславен, я приложил бы к этому еще пятнадцать рецензий на фильмы, которые не видел или забыл, и отправился бы вместе с моим резюме, скажем, в какой-нибудь киноведческий журнал устраиваться на работу. Там бы мне устроили собеседование, и я бы не подкачал, ведь у меня в резюме было бы много чего написано, и мне оставалось бы просто соответствовать.

Да я просто не мог бы не соответствовать — ведь на самом деле если надо достичь каких-то целей, то мы легко становимся теми, за кого себя выдаем. И если я поверил в то, что я кинокритик, и так написано в резюме, то так оно и есть. Давайте поговорим о специфике образа Штирлица (нельзя не оставить незамеченным и глубокую проработку образа советского разведчика, остающегося самим собой вдали от родины: здесь и эпизоды с картош­кой, и с пожилой фрау, особенно сцена в лесу), о документальном кино на примере подачи советским телевидением событий в Чили, да и «Депутата Балтики» с «Мы из Кронштадта», вы же понимаете, я смотрел, еще когда вы не родились… ну, не вы…

Да, в моем резюме написано, что я собираю трубки. Да, большая коллекция. Знаете ли, так приятно иногда после хорошего кино покурить — не торопясь, медленно и задумчиво… Перезвоните через неделю? Буду ждать.

Не торопясь, медленно и задумчиво моя черная кошка машет кончиком хвоста и, положив голову на лапы, смотрит куда-то в сторону еды. Она знает: трубки я курю нервно и быстро, то есть совсем не так, как надо. Их у меня немного, потому что они у меня долго не живут, и друзья-настоящие-курильщики даже прозвали меня «убийцей».

Но мы с Груней здесь на кухне никому об этом не скажем, чтобы ни у кого не создалось о нас превратного впечатления. Мы здесь умеем соответствовать, оставаясь при этом по возможности самими собой.