Мэтр иранского кино Мохсен Махмальбаф рассказал нам о том, как избил полицейского и почему собирался застрелить шаха из пистолета.
— Что вы думаете о некоммерческом кинематографе?
— Арт-кино само по себе — мертвое кино, лишь фестивали вдыхают в него жизнь. Но все же делать фильм специально для фестиваля не стоит. Этим сейчас страдает молодежь — они хотят снять кино и получить награду. Из-за того, что неправильно расставлены приоритеты, эти фильмы, как, впрочем, и их авторы, частенько оказываются пустоваты. Я много думаю, прежде чем берусь за новый фильм. У меня в голове крутится очень много идей для фильма, и я их сравниваю: какая наиболее важна сегодня? Я не думаю, какая лучше для фестиваля…
— И какие же идеи оказываются важны для вас?
— Так получилось, что я начинал с политики. Я родился в очень бедном квартале Тегерана. Помню, как однажды увидел нищего мальчика, который просил милостыню на улице, и тогда решил стать политиком, чтобы что-то изменить. Одно время я был готов бросить все ради политической борьбы. Обидно то, что когда я общаюсь с молодым поколением режиссеров, то вижу, что у них нет никакого представления о современном обществе и его проблемах. Они берутся за камеру, но не знают, что сказать. В такие моменты я понимаю, что нам очень не хватает людей вроде Ганди, Че Гевары, Ленина, Горького, но только в кино... Чтобы создавать реакцию на то, что происходит в мире. Просто поэтом здесь быть недостаточно.
— Вы слышали про теорию «третьего кино» аргентинцев Фернандо Соланасом и Октавио Хетино?
— Нет, а что это?
— Это теория производства и дистрибуции так называемого партизанского фильма, который выражает точку зрения политических меньшинств.
— Я знаю об этом немного, но понимаю, что вы имеете в виду. В свое время я тоже сменил оружие на кинокамеру. Когда я был еще мальчишкой, я был против иранского режима. Я мечтал достать пистолет и убить шаха. Я верил, что если смогу убить его, то мир будет лучше и нам всем станет легче. Однажды я напал на полицейского, чтобы отнять у него оружие, но меня арестовали, я оказался в тюрьме. Там я обнаружил, что вокруг меня одни политзаключенные. Они все показались мне очень неплохими людьми, готовыми отдать жизнь за благо народа. Но когда режим пал и мы оказались на свободе, то все вышло иначе. После революции мы обрели очень много свободы в политике, зато потеряли ее в повседневной жизни. Мои бывшие сокамерники стали министрами, членами парламента, а один из них даже президентом... Они зажили себе во благо и наплевали на то, за что боролись изначально. Тогда я разочаровался в политике и стал режиссером, решив, что это еще более правильная дорога. Благодаря искусству меняется менталитет, хоть и не так быстро, как нам хотелось бы. Президент немногое может изменить за срок своего правления, а Антон Чехов, Лев Толстой, Максим Горький могут изменить за века своего «правления» все что угодно.
Сделать стартовой
