Было очень легко, с похмелья, в холодном, переполненном троллейбусе ехать на встречу с Александром Атанесяном на Мосфильм. Собственно, он пытался мне в интервью и отказать, однако я переубедил его. Дело в том, что он устал от вопросов по делу о правдоподобности фильма «Сволочи». Известно ведь, что миром правит ложь да выдумка, и книга про «сволочей» написана автором Куниным (в некотором смысле — соперником Акунина, и хотя, конечно, Акунин написал «Турецкий гамбит» и прочие замечательные книги, а Кунин другое пишет, но сейчас все же не менее успешен). Честно говоря, в троллейбусе я задумался, ведь никакой не поэт я, а просто алкоголик. Говорю себе, не пей больше, побереги себя, однако пью. Александр Атанесян согласился на интервью и, конечно, я был этим обстоятельством весьма огорошен. Выхожу я из бассейна и, так сказать, со свежими силами набираю его номер в какой уже раз, думаю, все равно ведь тщетно. А Атанесян меня спрашивает: «А вы какие вопросы будете задавать? Я не люблю интервью». Последнее я очень хорошо понимаю, и хотя это мой хлеб в какой-то степени — делать хорошие интервью, — я считаю, что каждый человек, предполагаемый интервьюируемый, право имеет. И даже бывает, что тебе платят хорошие деньги, а все равно ты «волну не ловишь». Вот и я, значит, поясняю на вопрос предполагаемого интервьюируемого: так, мол, и так, хотел у вас спросить о некоторых фактах вашей работы в качестве помощника режиссера у Сергея Параджанова. Тут, значит, стоит отметить факт, что, конечно, кино Сергея Иосифовича — одно из самых крупных явлений в моей жизни. Построение кадра в его фильмах мне кажется совершенно удивительным осознанием прекрасного, чего выучить нельзя, только посмотреть/подсмотреть. Думаю, в целом, это отважно — продолжать заниматься кино после близкой работы с Сергеем Иосифовичем. Так вот, revenons a nos moutons*, я с некоторым, безусловно, трепетом спрашиваю Атанесяна о возможности поговорить, человек ведь касался святыни, и что тут лукавить, меня всегда подобное берет за горло. Конечно, я наслышан о коммерческом успехе другого фильма Атанесяна «24» (в главной роли Машков) и знаю, что фильм полюбили по всей нашей стране, и что нашлись ценители, которые тут же заговорили, что и у нас появился-де свой Тарантино, и правда, крутые стали делать отечественные боевики и прочее, но я от этой темы ушел, так как у меня тоже свои шоры на глазах.
Вот, значит, приезжаю я на Мосфильм, а там очередь, гам. Меня же встречает в красно-черной шубе девушка из конторы, где сейчас разрабатывается новый фильм Атанесяна, и ведет к нему в кабинет, где Александр Ашотович любезно отвечает на мои вопросы.
Вернее, вначале я слегка дебильно тушуюсь, а он меня подгоняет, так как у нас времени немного. Нам, кстати, в этот момент приносят кофе, и я его быстро глотаю, а так как это восьмое за день (ведь первую половину дня я пью кофе, а вторую — водку), сердце мое молотится, как мельничные жернова. Это, конечно, добавляет нетерпимости и окрашивает разговор с моей стороны в определенную, может быть, не самую приятную тональность. Притом именно сегодня, на свою голову, я решаю завязать с курением, выше я уже упоминал о бассейне, что, возможно, подчеркивает серьезность моих намерений. Тут, на интервью, разумеется, курить мне хочется самым сумасшедшим образом, а Александр Ашотович как раз таки курит мои любимые Marlboro с белым фильтром, и мне неймется в течении всего нашего разговора спросить сигарету. Возможно, поэтому я так тушуюсь, зная, что негоже как-то интервьюеру начинать свое дело с того, что спрашивать сигареты у собеседника, поэтому прямо в лоб задаю:
— Какова ситуация в кино?
— Что вы имеете в виду? Это огромная тема!
— Вы имеете успех…
— Иногда нет, — перебивает меня он, хотя, казалось бы, успех столь желанен даже в самых неуспешных и авантюрных предприятиях.
— Ну хорошо, а что для вас кино?
— Я об этом уже много говорил для разных изданий. С одной стороны — это предмет искусства, а с другой — культуры. («Это, безусловно, опять к Арто, — думаю я. — Искусство и культура не могут быть в согласии. Из последней мы извлекаем пользу, а самая обычная практика — прививать искусство к культуре, соответственно, убивая первое и второе. Все это так прекрасно характеризует европейскую цивилизацию».)
Александр Ашотович тем временем мне пояснял свое:
— Культура — понятие широкое, заключающее в себя все, что связано с нематериальным миром потребления человека. Еда, крыша над головой, одежда — мир материальный, а вот красивая одежда — это уже предмет культуры. Например, Моцарт и «Тату» — музыка. Моцарт — феномен искусства, а «Тату» — явление культуры. Я сейчас не имею в виду качество. Этим занимаются более профессиональные люди, чем я.
— А качество для себя оцениваете?
— Разумеется. Как потребитель. Очень просто: нравится или не нравится.
— Расскажите теперь о Параджанове, ведь вы у него работали ассистентом.
— Сложно рассказывать. Это титан, относящийся к породе ренессансной. Для него прежде всего была пластика, эстетика. Для того чтобы добиться той красоты, которую он себе придумал, он был совершенно антигуманистом. Заставлял, унижал людей, но малый круг близких ему понимал, ради чего они работают, и моральное насилие над собой они прощали.
— Впоследствии вы стали режиссером, как повлиял опыт работы у Параджанова?
— Параджанов — опыт, ведущий в тупик. Он не режиссер, а философ, выражающий свое миропонимание языком кинематографа. Он мог выражать только свои образы и владел только этим ремеслом, поэтому идти за ним невозможно — попадешь в тупик, потому что это исключительно его система образов. Это только ему доступный язык. Мы его можем понимать, но говорить на нем не можем. У Параджанова было очень мало профессиональных навыков, он плохо владел этим. Для него понятия монтажа не существовало. То, что он делал на экране — это был коллаж. Для него картинка не могла существовать в отрыве от контекста. Любой его кадр можно вырезать, и произведение от этого не поменяется, или можно что-то добавить, тогда оно станет больше.
— Вы не такой режиссер?
— Я не такой человек. Параджанов — не режиссер. Он кричал, что он — отличник кинопроизводства, а весь его метод показывал, что он совершенно не понимает, что это такое, но с другой стороны он показывал безумную красоту в зашоренное советское время. В мусорной свалке он мог найти пару предметов и сделать гениальный коллаж. Он нам показывал другую жизнь. И мне, неискушенному молодому человеку, закончившему советский институт и работавшему администратором в театре Дружбы народов, это было удивительно. Актеры в театре, где я работал, в жизни были обычные люди, а Параджанов в жизни — тоже образ, никто не знал его истинного «я», только по крупицам можно было воссоздать его настоящее лицо. Я однажды его спросил: «Сережа, а что тобой двигало в поисках твоего пути?», и получил совершенно поразительной ответ: «Зависть. Я смотрел на красивых, завидовал им и стал обаятельным. Я смотрел на богатых, завидовал им и стал расточительным…»
А у меня были устоявшиеся формулы в голове. Он же ценил больше всего себя в искусстве, а я — искусство в себе.
Тут, конечно, мне очень захотелось отвлечься от искусства, и я спросил Александра Ашотовича, не интересует ли его тема инцеста, она его не интересовала. Однако любопытно, если бы было иначе, ведь в «Сволочах» рассказывается о подростках... Как бы это могло обогатить сюжет! Ведь так или иначе инцест интересует всех, и странно это отрицать. Просто это некрасивая, неудобная тема, наверное, но что в «Сволочах» красивого и удобного? Кресла в кино удобные. А инцест, по-моему, — все же прекрасная тема.

* Возвращаясь к нашим баранам (фр.)