Вино еще оставалось, листья тополей за окном аплодировали дождю, N. закурила тонкую ментоловую сигарету.
«У меня задержка», — сказала она. Я тоже закурил и посмотрел на карту России на стенке, утыканную флажками, отмечавшими места, где мне довелось побывать, — все точки пространства, где я мог бы угощать чаем красивую аборигенку, страдать от жары или холода, рассматривать на стене карту региона с флажками.
Но время поймало меня именно в этой точке пространства.
Я не стал задавать лишний вопрос: N. сделала свое сообщение тоном, однозначно обозначавшим, что она говорит не о своих проблемах. А о моих. Нет, о наших.
Сугубо «мои» проблемы были несколько иными и выражались в том, что за пару недель до этого, закурив тонкую сигарету, ту же самую фразу мне сказала Q.
Вспоминались персонажи фильмов Бунюэля с Годаром и романов Фриша с Кортасаром, я хватался за всплывающие образы, как хватался бы за соломинку, потому что размышления о культурном бэкграунде казались занятием менее унылым, чем фантазии о социально-бытовой перспективе. Но реальность была настолько брутальна, что скромное обаяние оливейр и гантенбайнов не могло с ними тягаться.
Вопрос выбора не стоял. И N., и Q. безусловно прекрасны, неповторимы и достойны всего и самого, иначе до всяких «задержек» дело дойти не cмогло бы. Соответственно в обоих случаях отменялась и дилемма «оставлять — не оставлять». Ну как язык повернется сказать: вот этот пусть будет, а этот нет — хотя бы на уровне выражения мнения?
В общем, парадокс. Я был один, а их две, но выбирали — они. Выбирали — рожать или не рожать, выбирали, как строить дальнейшую жизнь если оставлять, выбирали — учитывать мое существование или нет. Выбирали, не зная, естественно, друг о друге.
Мое разнообразие возможностей только к тому и сводилось, чтобы посвятить N. и Q. в остросюжетную интригу истории. Но я не спешил, решив, что сначала нужно проанализировать возможность и специфику «многосемейной» жизни. Ибо вдруг мне открылось, что хоть я не могу сказать, что люблю детей страстно, но точно хочу, чтобы их было много. Удивившись внезапно проявившемуся желанию, я пошел еще дальше. Представив себе колонну произведенных с моим участием детей, я понял, что готов отдать им без остатка все свои силы и время, за исключением небольшой части, которую нужно было бы приберечь для дальнейшего производства.
Самым увлекательным в этих раскладах было конструирование образа «гарема наоборот» и себя в качестве «папы-домохозяйки» в тапочках, окруженного окрыленными и бойко зарабатывающими на себя, детей и меня матерями. Самое продуктивное — методом деления вычислить, сколько же этих сил и времени необходимо для одной условной единицы детей…
Но это была уже другая арифметика, начавшаяся с того, что у одной из двух героинь тревога оказалась ложной.