ВЕЩЬ — осязаемый, материальный предмет, представляющий имущественную ценность.
Экономический словарь
Противопоставляя вещь и идею как конкретное и абстрактное, мы редко задумываемся о том, что вещь — понятие столь же мало вещественное, как и идея. По сути «вещь» — это оценочная категория. Наверняка каждый из вас хоть однажды на вопрос о чем-либо «Ну и как?» отвечал: «Вещь!»
Это можно продать
Журнальный столик из карельской березы мало похож на металлический стол в операционной, но некая общая характеристика этих предметов выражена словом «стол». Перочинный нож сильно отличается от ножа для сыра, но слово «нож» вычленяет то общее, что делает оба эти предмета ножами. Слово «вещь» в этом смысле еще круче, потому что вещь — это и стол, и нож, и пиджак, и часы, и много чего еще. А вот дерево в лесу уже не вещь, хотя «Философский энциклопедический словарь» и говорит, что вещь — это «отдельный предмет материальной действительности, обладающий относительной независимостью и устойчивостью существования». Дерево в лесу — не вещь, оно само по себе. Так что же делает «вещью» и нож, и пиджак, и книгу, но исключает из этого семейства живую осину? Все очень просто: нож, пиджак и книгу можно обменять на некоторое количество условного эквивалента человеческого труда, то есть продать и купить. Именно это и делает их вещами. Это же значение мы вкладываем в слово «вещь», когда называем так понравившиеся фильм или песню: «Чувак, это вещь!» Стоящие фильм или песню можно продать. Ну хотя бы теоретически. Но ведь теоретически можно продать и осину в лесу? Да, можно. Вот тогда она и станет вещью. Особенно если ее сперва срубить.
Тут звучит голос придирчивого читателя: «А металлургический комбинат? Его ведь тоже можно продать и купить, ведь так? Он — вещь?» На это я отвечу: «Извини, старик, не верю. Не верю я, что ты можешь продать или купить металлургический комбинат. Осину в лесу — еще куда ни шло, а комбинат — извини». Вот если ты, скажем, в самом деле купишь этот комбинат, проведешь меня по нему и скажешь: «Денис, посмотри, какой у меня охрененный комбинат!», вот тогда я, наверное, отвечу тебе: «Да, чувак, ты купил ВЕЩЬ!» А пока нет. Если этот комбинат и вещь, то не для нас с тобой. Остановимся пока на том, что мы реально можем.
Это формирует наш мир
В местах, где мы живем и работаем, мы окружены вещами. Собственно, там нет ничего, кроме вещей. Вещи создают пространство, определяющее нашу свободу движений, тип этих движений, влияют на наши особенности восприятия и в итоге влияют на нашу личность.
Так, до того как восторжествовало общество потребления, едва ли не основной характеристикой большинства вещей была основательность. Вещь была сделана на века, прочно занимала свое место в пространстве и всем своим видом заявляла о традиционности и преемственности: вот, например, царапина, которую сделал я, когда был еще ребенком, а эти бокалы вообще прапрадедушку помнят. Утвержденность во времени, память была одной из важных функций вещей. Мебель собиралась при помощи столярного клея и соединения «ласточкин хвост». У такой вещи было место, которое она занимала полностью и по праву. Сдвинуть с места классический шкаф было событием. Соответственно и то, что лежало/висело в нем, было утверждено во времени.
«Берешь в руки — маешь вещь» — эта диалектная поговорка говорила о телесности вещи, ее заметности, не-невесомости. Все это вместе создавало картину устойчивого мира, где у всего есть своя функция и свое место, где все имеет вес и заполняет объем. Люди среди таких вещей сами стремились к основательности и задумывались о вечности, а собственную специализацию воспринимали так же просто, как специализацию платяного шкафа или десертной ложки. Человек в окружении тех вещей — это, например, столяр-краснодеревщик, глава семьи, подписчик газеты «Советский спорт».
Другое дело — вещи сегодня. Легкие, разборные, они не занимают пространство, а формируют его, вписываются в него. Мебель покупается в разобранном состоянии, и к ней обязательно прикладывается небольшой ключ. При необходимости она вновь в пять минут превратится в набор досок. Вилка сегодня — вилка, а нож — нож. Со специализациями вроде ложечки для мороженого и ножа для бифштексов мы сталкиваемся сейчас только в дорогих ресторанах, которые отчасти привет из прошлого. Отдельно друг от друга существующие.
Апофеоз современной вещи — компьютер. Вещь абсолютно универсальная — для работы, для отдыха, для игры, для общения. Человек в окружении таких вещей — менеджер, офисный сотрудник, временный универсальный управляющий набором недолговечных универсальных вещей.
Метафорой того старого вещного мира может служить музыкальная шкатулка: она имеет неизменяемый облик, играет одну мелодию, больше ничего не делает, предполагается, что ее не выбросят никогда и она будет переходить от поколения к поколению. Ее стереотипный представитель среди современных вещей — МР3-плеер. Играет что захочешь, имеет сменные темы оформления, часто встроен в телефон или имеет встроенное радио и еще какие-то фичи. Предполагается, что очень скоро будет выброшен.
Последнее — очень важная особенность современных вещей. Их вещность не сродни вечности, они вещи лишь временно. Приобретая их, мы знаем, что скоро, очень скоро они перестанут быть вещами и превратятся в мусор, в хлам. Старые вещи тоже превращались в хлам, но раньше действовал иной алгоритм: вещь становилась не-вещью, когда изнашивалась и разваливалась, не ранее. Теперь не-вещью вещь делает появление новой вещи. Появление не у нас, а вообще. Например, появление дисков «блю-рэй» неминуемо превращает в хлам DVD-дисководы. Особенно новенькие, никем еще не купленные. Потому что они потеряли основную характеристику вещности — «это можно продать». Уже почти нельзя. С классическим платяным шкафом такое просто не могло произойти.
Это можно апгрейдить
От превращения в хлам современную вещь спасают частичные обновления, апгрейды. В старый телефон можно залить новую прошивку, в настольном компьютере можно заменить отдельные платы, довесить дискового пространства. И вещь еще какое-то время послужит. Это не починка в старом стиле. Починка, ремонт оставляют вещь той же самой. Иногда после ремонта вещь теряет часть своих свойств. Вещь после апгрейда не идентична себе прежней. И именно это позволяет ей продолжить существование под прежним названием и в прежнем качестве. Ей надо перестать быть собой, чтобы продолжить быть собой. Вот такой парадокс.
В той части, в какой современный человек сам является вещью, то есть в той, где он продается, является профессионалом, ровно та же ситуация: нужно постоянно апгрейдить, перепрошивать свои профессиональные знания, умения и навыки — просто чтобы оставаться тем, кто ты есть, не превращаться в хлам. Если столяр-краснодеревщик старого времени всю жизнь мог делать свои журнальные столики и шахматные доски одним и тем же набором штихелей, нынешний менеджер постоянно должен осваивать новые системы, новые универсальные вещи.
Это можно собирать
От превращения в хлам вещь может быть спасена присвоением ей коллекционной или исторической ценности.
Коллекционная ценность нефункциональна в обычном смысле функции. Ее специфические функции — услаждать рефлекс владения и быть продаваемой несмотря ни на что.
Кому нужен сегодня, например, кассетный магнитофон? Коллекционеру кассетных магнитофонов, конечно. Старая плашка памяти? Ответ очевиден. Предметом коллекционирования могут стать совершенно любые вещи, без исключений. Собственно коллекционирование часто делает не-вещи вещами.
Коллекционирование связывает современного сиюсекундного человека, окруженного недолговечными вещами, с тканью времени. Пусть у него нет шкафа, в котором еще дедушка прятался, когда был маленький, от прабабушки, но у него есть чип SOJ-памяти от еще одномегабайтной видеокарты S3. Прикасаясь к нему, он чувствует, что мир все-таки имеет какие-то корни.
Историческая ценность близка коллекционной, но отличается от нее. Коллекция принципиально незавершаема, это только в мультике можно собрать все ложки, все марки, всех насекомых. Коллекционеру всегда есть куда стремиться, хоть это стремление — всего лишь суррогат настоящего охотничьего азарта, симулякр, пустышка. Историческая вещь может быть ценна сама по себе, без серии. Что же может помешать устаревшей вещи превратиться в хлам, но сделать ее исторической? Например, уникальность или ограниченность выпуска. Скажем, кому нужен сегодня картридж с игрой под компьютер «Атари»? Никому. А если эта игра существует всего лишь в двадцати экземплярах? Другая причина историчности — быть первой в своем роде, вещью-основательницей. Кому нужен доисторический «Макинтош»? А если это та самая модель, которую принято считать первым персональным компьютером? Ну и, конечно, причастность к неким заметным лицам и событиям. Не просто старый проигрыватель, а старый проигрыватель, уцелевший в том самом пожаре и подаренный потом чемпиону области по самбо среди юношей в качестве приза за отличную учебу в музыкальной школе.
Это не всегда можно пощупать
В советское время о человеке, слишком погруженном в проблемы, касающиеся вещей, говорили с осуждением, что он подвержен «вещизму». Хорошим тоном считалось не уделять особенного внимания вещам. Не очень понятно, как этого хотели добиться не от отдельных «рахметовых», но от людей в массе, живущих все-таки исключительно среди вещей. Предполагалось, что человек должен думать о чем-то невещественном. Например, о коммунизме.
Сейчас наблюдается перелом в противоположную сторону. Нам постоянно нужно думать о вещах, приобретать их, потому что старые устарели, потому что появились новые и просто потому что надо. Теперь и невещественные вещи либо становятся вещами (как, например, хороший вид из окна — «Оцените вид!»), либо существуют для того, чтобы продавать вещи (как тот же коммунизм — футболки и прочие аксессуары с коммунистической символикой, портретами Че и пр.).
Наконец, это можно выбросить
Одно из самых радующих свойств вещи — возможность от нее избавиться. Над нами вечные звезды, под нами почти вечная земля. Осина в лесу — и та не зависит от нас. А карандаш можно выбросить в форточку. То есть лучше, конечно, в контейнер для мусора, но можно и в форточку. И телевизор можно в форточку, и магнитофон. Мы с товарищами однажды выбрасывали. Грохота столько, радости… Возможно, сегодня мы слишком часто меняем вещи, но есть ведь в этом и положительная сторона. Ведь и в старые времена людям, страдающим тревогой, депрессией, врачи советовали сменить обстановку. Что ж, теперь мы занимаемся этим все время.
А еще выбрасывая вещи мы приближаемся к состоянию Будды. Сегодня очень маловероятна вещь, к которой мы испытывали бы настоящую привязанность. Мы легко избавляемся от вещей. А поскольку вещи сегодня у нас — это почти все, значит мы легко избавляемся от всего. Нас ничто не будет отягощать, когда мы соберемся в нирвану. Мы все можем выбросить. В любой момент. И пусть нирвана как новая прошивка нас как вещи заместит нам весь хлам, от которого мы избавились.
Вещь в философии
1. Шветашватара упанишада (I тыс. до н. э.)
2. А. Ф. Лосев. Вещь и имя (1929)
3. Мартин Хайдеггер. Вещь (1950)
4. Мишель Фуко. Слова и вещи (1966)
5. Жан Бодрийяр. Система вещей (1968)
6. Уиллард ван Орман Куайн. Вещи и их место в теориях (1983)
7. В. Н. Топоров. Вещь в антропоцентрической перспективе (1993)
8. Б. Латур. Когда вещи дают сдачи (1999)
Сделать стартовой
